Дега. Танец. Рисунок

Поль Валери.
Дега. Танцец. Рисунок.

Как иной читатель рассеянно чертит на полях книги какие-то фигурки и завитки, так и я, предаваясь потоку своих мыслей, записываю некоторые из них рядом с этими рисунками Дега¹. Этот сопровождающий текст будет кратким; он почти не связан с рисунками, и его можно читать не подряд или не читать вовсе.

Это будет своего рода монолог, где я дам волю своим воспоминаниям и мыслям об этом своеобразном человеке, великом, строгом и своевольном художнике с острым, живым, тонким, беспокойным умом; однако под суровостью и категоричностью его суждений таилось какое-то сомнение в своих силах и горькое сознание, что он не может удовлетворить самого себя. Источником этих благородных и горьких чувств было превосходное знание великих мастеров, постоянные мысли об их противоречивых совершенствах и страстное стремление постичь то, что он считал их секретами. Он видел в искусстве своего рода математику, но только слишком тонкую, такую, которую никто не сумел выявить и о существовании которой догадывались лишь немногие. Он охотно говорил о роли знаний в искусстве, о том, что картина есть результат целого ряда последовательных операций. Если неискушенный взгляд видит в рождении художественного произведения только счастливую встречу сюжета и таланта, то такой глубокий художник (быть может, даже более глубокий, чем это благоразумно) не спешит наслаждаться, сам создает трудности, избегает кратчайших путей. Дега отвергал легкую доступность, как и все, что не было единственной темой его мыслей. Он хотел удовлетворить только себя, то есть удовлетворить самого несговорчивого, сурового и неподкупного из судей. Никто более его не презирал почести, выгоды, деньги и ту славу, которую писатель так просто и с таким великодушным легкомыслием может создать художнику. Он жестоко насмехался над теми, кто ставит судьбу своих произведений в зависимость от общественного мнения, официальных учреждений и коммерческих интересов. Как истинно верующий видит в боге высшего судью, с которым бесполезны уловки, сделки и комбинации, так и Дега оставался безупречным и неизменным, исключительно преданным абсолютной идее своего искусства. Он стремился только к тому, что было трудно достижимым.

Разумеется, я еще вернусь к этой теме. В конце концов, мне не слишком ясно, о чем я буду говорить в следующую минуту. Возможно, что, начав речь с Дега, я отклонюсь в сторону «Рисунка» или «Танца». Эти строки — не биография в собственном смысле слова. Я не слишком высоко ценю биографии; а это только доказывает, что я не гожусь в биографы. В конце концов, человеческая жизнь — не что иное, как цепь случайностей и более или менее точных ответов на эти случайные события. Впрочем, для меня не имеют никакого значения внешние обстоятельства жизни человека, его рождение, его любовь, его беды, словом, все, что доступно наблюдению. Все это, мне кажется, не объясняет нам по-настоящему, что именно составляет ценность данного человека и глубоко отличает его от других людей и от меня самого. Мне иногда даже и интересно знать те подробности, которые не могут дать нам настоящего представления о человеке.

Но то, что мне интересно, — это не всегда то, что для меня важно. И так со всеми. Надо остерегаться занимательности.

Многое из того, что я говорю здесь о Дега, — это не мои личные воспоминания. Этими сведениями я обязан мсье Эрнесту Руару, который с детства близко знал Дега, вырос в атмосфере преклонения и почтительной робости перед этим своенравным мастером, был вскормлен его афоризмами и наставлениями и, следуя его указаниям, делал различные опыты в живописи и гравюре. Его точный и полный юмора рассказ я приведу дословно: мсье Руар был так любезен, что изложил его для меня в письменной форме.

Наконец, я откажусь (или почти откажусь) от какой бы то ни было эстетики и критики. Дега вообще немногое любил, но особенно не любил критику и теории. Он не раз повторял, что Музы никогда не спорят, что они целый день работают в одиночестве, а под вечер собираются вместе и танцуют, но не беседуют

Однако сам Дега был превеликим спорщиком и мгновенно воспламенялся если речь заходила о политике или искусстве. Он никогда не уступал в споре повышал голос, говорил резкости и обрывал собеседника. Альцест рядом с ним показался бы слабым и сговорчивым человеком. Если Дега так быстро доходил до самого резкого тона, то это объясняется, конечно, и тем, что в его жилах текла неаполитанская кровь. Иногда можно было подумать, что ему нравилось быть, непреклонным или слыть за такового.

Но временами он бывал очарователен.

Я познакомился с Дега около 1893—1894 годов в доме мсье Анри Руара, куда меня ввел один из его сыновей (вскоре я подружился со всеми тремя²).. Особняк Руара на Лиссабонской улице с порога до верхнего этажа был увешан, картинами, выбранными с большим вкусом. Даже привратник поддался страсти к искусству: стены его каморки были покрыты полотнами, среди которых иногда: попадались и хорошие. Он покупал их на аукционах, куда ходил так же прилежно, как другие слуги ходят на скачки. Если его выбор был удачен, хозяин: покупал у него картину, и она переходила из швейцарской в салон.

Я глубоко уважал мсье Руара и восхищался полнотой его жизни. В нем сочетались почти все достоинства ума и характера. Ни тщеславие, ни зависть, ни желание произвести впечатление никогда не мучили его. Он любил только подлинные ценности и умел видеть их во многих областях жизни. Он был одним, из первых коллекционеров своего времени и очень рано начал приобретать произведения Милле, Коро, Домье, Мане, Греко; ему же принадлежали многочисленные изобретения, которые ему удалось внедрить в промышленность и которые принесли ему состояние. Но здесь не место говорить о моей благодарности и любви к мсье Руару. Скажу только, что он принадлежит к числу людей, которые произвели на мой ум самое глубокое впечатление. Его исследования в области металлургии и механики и создание тепловых машин и т. д. не мешали ему страстно любить живопись. Он не только разбирался в ней, как профессионал, но и сам был настоящим художником. Однако из-за скромности мсье Руара его собственные живописные работы, отличающиеся удивительной лаконичностью, остались почти неизвестны и принадлежат только его детям.

Мне нравится, когда один и тот же человек может вести различные работы и разрешать трудности разного характера. Если мсье Руар занимался какой-нибудь проблемой и не совсем доверял своим математическим познаниям, то он обращался к своим давним товарищам, которые после Политехнической школы продолжали углубленно заниматься анализом. Он советовался с Лагерром, великим геометром, одним из создателей теории мнимых чисел и автором оригинального определения расстояния, предлагая ему интегрировать какое-нибудь дифференциальное уравнение. Но все вопросы, касающиеся живописи, он обсуждал с Дега, которого обожал и которым бесконечно восхищался.

Они были товарищами по лицею Луи ле Гран, но потом надолго потеряли друг друга из виду и встретились благодаря удивительному стечению обстоятельств. Дега охотно рассказывал подробности этой встречи. В 1870 году, во время осады Парижа, мсье Руар командовал батареей (он был учеником Меца) и как металлург принимал участие в изготовлении орудий. В это же время Дега поступил добровольцем в пехоту. Однажды, упражняясь в стрельбе в Венсенском лесу, - он заметил, что его правый глаз не видит цели. Выяснилось, что этот глаз почти потерян. Дега объяснял расстройство своего зрения тем, что долго жил в очень сырой комнате под самой крышей (я слышал это от него самого). Как пехотинец он был признан негодным, и его направили в артиллерию. В капитане он узнал своего школьного товарища Анри Руара. С тех пор они не расставались.

Каждую пятницу Дега, блестящий и несносный Дега, оживляет обед у мсье Руара. Он забавляет, ужасает, веселит. Он язвит, он изображает в лицах, он сыплет шутками, выдумками, изречениями, он произносит апологии и высказывает суждения, обнаруживая самую умную несправедливость, самый верный вкус, самую слепую, но и самую проницательную страсть. Он обрушивался на литераторов, на институт, на лжесвятых, на художников, делающих карьеру; цитирует Сен-Симона, Прудона, Расина и причудливые изречения мсье Энгра. Мне кажется, я еще слышу его голос... Хозяин дома, обожавший Дега, внимает ему с умиленным восхищением, а гости — молодые люди, старые генералы и молчаливые дамы — каждый по-своему наслаждаются иронией, эстетическими рассуждениями или яростью великолепного острослова.

Руар и Дега представляли собой два разных типа значительных людей, и я с интересом наблюдал этот контраст. Меня иногда удивляет, что литература так мало интересуется сходством и различием людей, обладающих одинаково сильным и активным умом.

Итак, я познакомился с Дега на обедах у мсье Руара. До этого я видел некоторые из его вещей, слышал его остроты, передававшиеся из уст в уста, и у меня уже сложилось о нем определенное представление. Мне всегда очень интересно сравнивать человека или вещь с тем понятием о них, которое я составил себе до того, как я их увидел. Если даже это представление оказалось правильным, то и тогда его сопоставление с самим объектом может нас кое-чему научить.

Подобные сравнения показывают нам, в какой степени мы обладаем способностью воссоздать образ, располагая неполными данными. Они доказывают нам также всю тщетность истории вообще и биографий в частности. Но еще более поучителен тот факт, что непосредственное наблюдение может быть поразительно неточным, что наши глаза нам лгут. Наблюдать — это, чаще всего, значит воображать то, что ожидаешь увидеть.

Несколько лет тому назад один мой знакомый, человек довольно известный, отправился в Берлин читать лекции. Во многих газетах появилось описание его внешности, причем все они единодушно заявляли, что у него черные глаза. На самом деле глаза у него совсем светлые. Но он уроженец южной Франции, журналисты знали об этом, и их представление о внешности южанина оказало влияние на их восприятие.

Я представлял себе Дега художником, ограничившим себя строгостью жесткого рисунка, художником спартанского склада, стоиком и янсенистом. Его главной чертой, как мне казалось, была своего рода резкость, обусловленная характером его интеллекта. Незадолго до моего знакомства с Дега я сделал попытку создать некий воображаемый портрет и написал небольшое эссе «Вечер с мсье Тестом»³. Хотя я использовал при этом достоверные сведения, образ Дега, сложившийся в моем представлении, не мог не оказать влияния на этот портрет. В то время я стремился постичь различные исключительные казусы ума и самосознания. Всякая неопределенность раздражала меня, и я удивлялся, что ни в одной области никто и ни в чем не хочет додумать свои мысли до конца.

В моем представлении о Дега не все было фантастично, но, как и следовало ожидать, человек оказался гораздо сложнее, чем я предполагал. Он был со мной очень любезен, как бывают любезны с людьми глубоко безразличными. Из-за меня просто не стоило метать громы и молнии. Впрочем, я вскоре понял, что молодые литераторы вообще не внушали ему никакой симпатии; так, он питал странную неприязнь к Андре Жиду, которого встретил в том же доме⁴. К молодым художникам он относился гораздо лучше. Не то чтобы он не позволял себе безжалостно громить их полотна и их теории, нет, но, расправляясь с ними, он вкладывал в свои слова какую-то нежность, удивительным образом сочетая ее с жестокой иронией. Он ходил на их выставки, отмечал малейший признак таланта и, если автор был тут же, поздравлял его и давал советы.

¹ В первом издании этой книги были гравюры с композиций Дега.
² «...со всеми тремя». — То есть с Алексисом, Луи и Эрнестом Руарами.
³ «Вечер с мсье Тестом» — эстетический трактат, опубликованный Полем Валери в 1896 г.
⁴ Жид, Андре (1869—1951) — французский писатель, драматург.

Лоренцо Паган, испанский тенор и Огюст Дега, отец художника (Э. Дега, 1869-1872 гг.)

У моря (Э. Дега, 1869 г.)

Мадемуазель Дихо за пианино (Э. Дега, 1869-1872 гг.)